"Патологоанатомы КР должны быть так же почитаемы, как и в других странах"

Когда вы входите в дом Заремы Громовой, первое, что бросается в глаза, — это её фотография в красивой рамке. Лицо, сочетающее в себе как нежность, так и силу, заставляет задуматься: с такими данными и харизмой она могла бы стать кинозвездой. Однако Зарема Загидовна выбрала трудный путь врача, ученого, педагога и новатора. В интервью с изданием VB.KG она поделилась воспоминаниями о своей жизни, первых шагах в профессии, борьбе за инновации в медицине, бессонных ночах в лабораториях и радости от спасённых жизней. Её имя стало символом прогресса в медицине Кыргызстана, она инициировала реформы в области патологоанатомии, открыла новые направления в диагностике и боролась за снижение детской смертности, внедряя передовые методы, что изменило систему здравоохранения страны.



- Зарема Загидовна, вы часто упоминаете, что в вашей практике вы руководствуетесь фразой «мёртвые учат живых». Почему именно это выражение стало вашим профессиональным кредо?

- Говорить о своей профессии сложно, но суть этой фразы как нельзя лучше отражает нашу работу. Я патологоанатом, и моя задача — изучать патологические процессы после смерти, чтобы помочь живым. Это первая и главная задача патологоанатома. Вторая, не менее важная — установление диагноза для живых пациентов, которые борются с болезнью.

Всё, что в организме развивается неправильно или находится не на своём месте, подлежит удалению и исследованию. Это даёт возможность поставить окончательный диагноз. Именно этот диагноз, как в произведении Артура Хейли, становится отправной точкой для врачей: он определяет форму, стадию и время лечения. Это критически важный аспект медицины, без которого невозможно представить современное здравоохранение. Поэтому и говорят: мёртвые учат живых.

Стремление стать врачом возникло у меня в детстве, отчасти из-за болезни моей матери. Она мечтала, чтобы мы с сестрой стали медсёстрами, чтобы лечить, помогать и уметь делать уколы. Мы с отличием окончили медицинское училище, затем поступили в медицинский институт и совмещали учёбу с работой.

Моим наставником стал выдающийся профессор Борис Фёдорович Малышев, обладавший энциклопедическими знаниями и высокой человечностью. Он умел брать на себя ответственность в любых ситуациях и никогда не подвергал коллег лишнему риску. Под его руководством я окончательно поняла, что хочу заниматься этой профессией. На третьем курсе я подошла к нему с просьбой научить меня работать с микроскопом. Первой темой для изучения я выбрала щитовидную железу, которую до сих пор считаю одним из наиболее удивительных и важных органов в организме.

Так я и полюбила свою профессию — через уважение к науке, опыт наставников и осознание того, что наша работа спасает жизни.

- Расскажите о вашем карьерном пути после окончания института и первых шагах в профессии.

После окончания института у меня не было сомнений: я сразу пошла работать патологоанатомом, начав с должности морфолога. Это решение было связано с приглашением Академии наук. В то время директором Института биохимии и физиологии был Владимир Георгиевич Яковлев, и там открыли секретную лабораторию, где проводились экспериментальные работы.

Исследования касались обработки крови животных, чтобы сделать её пригодной для переливания на поле боя — тема была уникальной и засекреченной. Я прошла конкурс и собеседование и быстро получила должность младшего научного сотрудника — такая возможность выпадает не часто для выпускников.

Мне была предложена тема для диссертации, и для её изучения меня отправили в Москву. Тематика была объёмной и необычной: исследование крови, которая ранее практически не использовалась в медицинской практике для переливания.

Мы проводили опыты по переливанию обработанной крови животным — собакам, кроликам и морским свинкам. В финале наша лаборатория принимала участие в экспериментах на 29 обезьянах. За эти исследования наша группа была награждена премией Совета Министров СССР.

Это была интересная и сложная работа. Мы часто встречались с ведущими профессорами и учеными мирового уровня, такими как Николай Краевский, Михаил Неменов и Владимир Демихов, который впервые в мире провёл операцию по пересадке сердца человеку.

Я защищала диссертацию, которая длилась шесть часов и включала более ста вопросов. Несмотря на все трудности, защита прошла успешно. Совет даже рекомендовал мне получить докторскую диссертацию без кандидатской, но в тот момент произошли изменения в законодательстве, и это стало невозможным.

Работая с такими выдающимися специалистами, я приобрела бесценный опыт: участвовала в переливании крови и пересадках печени. Однако со временем у меня возникло желание не только экспериментировать, но и расширять свои знания в области медицины в целом.

- Что побудило вас остаться в патологоанатомии, и как сложился ваш путь на кафедре патанатомии?

- Я всегда хотела помогать людям, и поэтому после учёбы пошла работать на кафедру патологоанатомии. Я начала с должности врача, практически без упоминания о своих научных заслугах. Никто даже не знал, что я кандидат наук.

Мне дали испытательный срок в месяц. И уже до его окончания заведующий отделением сказал, что могу приступать к самостоятельной работе. Через месяц меня направили на клиниканоатомическую конференцию с очень сложным случаем.

Мы тогда активно работали с шоковыми реакциями, и я хорошо знала эту тему. На конференции присутствовал профессор Анатолий Червинский, известный своей высокой квалификацией. Казалось, что я, молодая и недавно защитившаяся, без большого опыта, одна представляла сложный случай.

Результат превзошёл все ожидания. Это была высокая оценка, и впоследствии он очень положительно отзывался обо мне, отмечая, что я отлично разбираюсь в общих вопросах и анатомии.

В 1987 году, когда я уже была ассистентом на кафедре патанатомии и занималась преподаванием, меня вызвал министр здравоохранения. Он сказал, что хочет открыть службу детской патологоанатомии, так как на тот момент такого отделения не существовало, а уровень детской смертности был очень высоким.

Министр предложил мне возглавить новую службу, оставив меня на позиции ассистента, но назначив заведующей детским патологоанатомическим отделением. Он предоставил все необходимые условия для работы и поручил создать эту службу с нуля. Так я начала открывать отделение детской патанатомии.

- Вы упоминаете, что детская патанатомия — это сложный и эмоционально тяжёлый раздел медицины. Какие трудности вы встретили на своём пути и что способствовало вашим успехам в снижении детской смертности?

- Детская патанатомия действительно является одним из самых сложных и одновременно важных разделов медицины. Работать с больными детьми — это не только профессиональный вызов, но и большая эмоциональная нагрузка, так как дети — это наше будущее, и когда страдает ребёнок, страдает вся семья. Часто приходится сталкиваться с ситуациями, когда рядом здоровая мать, а ребёнок серьёзно болен или даже умирает — это очень тяжело.

Трудности были колоссальными. С самого начала работы в этой области я столкнулась с тем, что многие семьи неохотно соглашались на вскрытие детей из-за культурных и ментальных особенностей. Это создавало огромные препятствия для диагностики и изучения причин детской смертности. Приходилось работать не только с врачами, но и с семьями, объясняя необходимость таких исследований для спасения будущих детей.

В то время вопросы, связанные с невынашиванием беременности, плацентарной недостаточностью и внутриутробными инфекциями, были слабо изучены и плохо диагностировались. Особенно сложно было с внутриутробными инфекциями — герпесом, цитомегаловирусом и другими вирусами, которые вызывали высокую смертность среди новорождённых. Это было страшное испытание для медиков.

Одним из значимых достижений стало внедрение прижизненной диагностики внутриутробных инфекций. Я начала ставить диагнозы на основании простых, но важных анализов, таких как мазки из полости рта и носа у матери и ребёнка. Это позволило выявлять инфекции значительно раньше и предпринимать своевременные меры.

Результаты были впечатляющими: если в начале моей работы смертность от цитомегаловируса достигала 91 ребёнка в год, то благодаря новым методам диагностики и профилактики она снизилась до двух детей в год. Это была настоящая победа и огромный вклад в здоровье нашей страны.

Кроме того, я занималась изучением плацентарных патологий, которые в итоге назвала «первым паспортом ребёнка». Плацента отражает состояние беременности и даёт важные сведения о возможных рисках для малыша. Собрав обширные данные, я смогла прогнозировать вероятность возникновения осложнений, таких как задержка внутриутробного развития, маловесность и дистресс-синдром, и предупреждать врачей о необходимости более тщательного наблюдения.

Важно было не только проводить исследования, но и активно обучать врачей по всей республике, делиться знаниями, консультировать коллег и помогать правильно интерпретировать результаты. Я много путешествовала, проводила семинары и практические занятия, потому что верила, что только объединёнными усилиями мы можем снизить детскую смертность и улучшить здоровье будущих поколений.

Несмотря на приглашения остаться работать в других учреждениях и городах, я всегда говорила, что не могу предать свою родину. Для меня было принципиально продолжать работать и развиваться именно здесь, где мои знания и опыт могут принести реальную пользу.

Даже сейчас, несмотря на возраст и состояние здоровья, я продолжаю заниматься этой важной работой, потому что считаю, что передавать опыт и бороться за здоровье детей — это мой долг и призвание.

- Как вы считаете, какой из ваших прорывов в медицине оказал наибольшее влияние на здоровье женщин в республике?

Следующим важным этапом в моей карьере стала работа с патологией щитовидной железы. Я также серьёзно занялась темой невынашивания беременности. Здесь я буквально «погрузилась с головой», так как количество случаев невынашивания беременности и женщин, сталкивающихся с этой проблемой, в республике чрезвычайно велико. К этому добавляется и большое число нарушений менструального цикла. Я начала углублённо изучать этот вопрос и, можно сказать, сейчас живу им. Каждый случай невынашивания беременности вызывает у врачей вопрос: «Пожалуйста, Зарема Загидовна, посмотрите причины».

Я пришла к выводу, что существует несколько основных причин невынашивания беременности, и не только ставила диагноз, но и давала рекомендации. Это стало возможным благодаря специализации в Ленинградском патологоанатомическом детском бюро, где работал профессор мирового уровня. Я училась у него и взяла его алгоритмы в качестве образца. Он всегда давал рекомендации, и я переняла этот подход.

Я предоставляю врачам именно те рекомендации, которые необходимы. Результаты оказались впечатляющими — количество случаев сократилось катастрофически, и это была настоящая победа.

К сожалению, здоровье не позволяет мне выполнять всю работу самостоятельно. Поэтому я сотрудничаю с врачами, которые учились у меня, которым я доверяю и которые искренне заботятся о женщинах. Сейчас я сама не могу просмотреть все случаи, но благодаря моим наработкам у врачей появился карт-бланш — они получили чёткие алгоритмы действий.

Работа в этом направлении продолжается и по сей день. Позже я занялась опухолевыми процессами. В нашей республике долгое время не было иммуногистохимии, а без неё невозможно поставить ряд точных диагнозов. В моём частном центре мы начали внедрение этого метода. Однако высокая стоимость антител стала серьёзным препятствием, и многие пациенты просто не могли себе это позволить.

Первым, что мы внедрили, была иммуногистохимия для диагностики рака молочной железы. Мы успешно работали, но когда закончились деньги и антитела, процесс пришлось приостановить. К счастью, впоследствии государственные учреждения, онкоцентр и крупные частные лаборатории с достаточным финансированием подхватили инициативу, и теперь эта работа продолжается.

Таким образом, в моей практике было много направлений, которыми я старалась обогатить и развивать медицину в республике. Я работала, как могла, и продолжаю трудиться.

За время своей деятельности я опубликовала около 5 монографий, защитила 7 диссертаций, а общее количество печатных работ превысило 150. Поэтому я считаю, что прожила жизнь не зря.

- Какие советы вы могли бы дать молодым девушкам, мечтающим о научной карьере?

Если студент или студентка учились плохо и не приобрели базовых знаний, они не смогут ничего дать ни науке, ни пациентам. Наукой могут заниматься только те, у кого есть прочный фундамент знаний.

Если человек серьёзно изучает медицину и готов всегда ставить себя на место больного, его матери, жены или ребёнка, тогда у нас будет прогресс. Только тогда наука сможет развиваться. Но, к сожалению, сегодня можно купить диплом. Вы это прекрасно знаете. Настоящий врач никогда себе такого не позволит.

Я всегда говорила студентам: вы должны быть, во-первых, научным работником, во-вторых, профессиональным медиком, и в обоих случаях — человеком.

Что такое патанатомия? Это сплошные жалобы. Умер больной, умер ребёнок — куда идут родственники? К врачам, обвиняя их. С точки зрения родителей — виноваты медицинские работники. И я всегда повторяла студентам: если вы возьмёте руку умирающего, погладите её и будете рядом до самого конца, жалоб не будет. Потому что врач должен быть с пациентом не только физически, но и душевно. Если этого нет — он плохой врач. Таким людям нужно снять халат и уйти из профессии.

В науке нельзя «взять с неба» и написать. Нужно изучить материал и провести анализ. Только так можно наработать настоящий научный потенциал.

Мне страшно думать, кто будет лечить людей, когда мы уйдём. Даже элементарных вещей многие не знают. На экзамене я спрашиваю студентку шестого курса: «Где расположены почки?» Она отвечает: «В брюшной полости».

Я не хочу никого обвинять, но многое зависит от самого человека. И, конечно, многое от преподавателей.

Иногда преподаватель просто ставит микроскоп, раздаёт препараты и уходит пить чай. Таких, к сожалению, много. Но если ты не сблизился со студентом и не объяснил ему то, что он не понял — ты не преподаватель.

Ещё раз повторю: преподаватели бывают разные. И от того, каким будет преподаватель, напрямую зависит, каким станет врач его студент.

- Как вы видите идеальную патологоанатомическую службу в Кыргызстане через 10-20 лет?

Я считаю, что патологоанатомическая служба должна быть такой, чтобы не только врачи хотели проводить вскрытия, но и сами родственники. Они должны знать причины смерти. Они должны просить врача провести вскрытие и объяснить, почему умер их близкий человек, а также что можно сделать, чтобы предотвратить подобное. Диагноз должен быть окончательным, обоснованным и точным.

К сожалению, в нашей республике этому мешает несколько факторов: менталитет, отсутствие современного оборудования, нехватка специалистов, отсутствие специализации в центральных городах и, конечно, финансирование.

Патологоанатом — это локомотив медицины. Когда я проходила специализацию в Москве по ПЦР-диагностике, я пришла в лабораторию, познакомилась и представилась, и заведующий лабораторией, профессор, спросил: «Вы патологоанатом?» и выразил своё почтение.

Почему у нас нет такого уважения к патологоанатомам? Думаю, это частично наша вина — мы не достигли достаточно высокого уровня работы. Там, в Москве, патологоанатом — ведущий специалист, который проводит все вскрытия, участвует в обсуждениях и имеет очень высокий статус. Нам до этого ещё очень далеко.

Это отражает отношение властей к этой профессии.

В России каждые полгода специалисты обязаны проходить специализацию. Нужно сделать так, чтобы патологоанатомы у нас были также почитаемы и поддерживаемы, как в других странах.

- Какие качества и подходы преподавателя вы считаете особенно важными для того, чтобы вызвать у студентов любовь и интерес к патологоанатомии?

Не хочу хвалить себя, но очень многое зависит от преподавателя, который либо привьёт любовь к патанатомии, либо, наоборот, отбивает интерес к ней.

Учебный процесс здесь очень важен. Не хочу хвалиться, но это подтвердят все мои студенты: с каждого моего курса кто-то стал патологоанатомом.

Наши занятия длились по три часа без перерывов, нам даже не хватало времени на отдых.

От преподавателя зависит очень многое. Патанатомия — это самый сложный, но вместе с тем самый интересный предмет.

Представьте: врач на вскрытии должен в течение получаса поставить окончательный диагноз, несмотря на то, что больной мог месяцами проходить обследования и сдавать анализы. Патанатом обязан сообщить диагноз врачам и объяснить родственникам. Для этого необходимо обладать глубокими знаниями и опытом. Без этого профессионализма сложно ожидать успешного выполнения такой ответственной работы.

- Есть ли реформы, которые вы хотели бы реализовать, но не успели или не получилось?

Я бы очень хотела, чтобы патологоанатомическая служба была такой, какой она должна быть — с отделениями для взрослых и детей, регулярными конференциями и круглыми столами, постоянным обучением и обменом опытом. Учиться можно даже имея большой стаж работы. Порой молодые специалисты могут заметить то, что упустит человек с опытом. Вот этого взаимного обмена у нас пока нет.

Сейчас в патанатомии, как и во многих других сферах, возникла конкуренция. Люди боятся делиться знаниями, чтобы случайно не «передать» конкурентам свои наработки. Это неправильно. Например, у меня была ситуация, когда одна коллега без моего ведома скопировала мои алгоритмы работы и теперь пользуется ими, не изучив их глубоко и не проявив должной добросовестности. К счастью, она уже уехала, но это, по сути, преступление против профессиональной этики.

Нас не приглашают на съезды, у нас нет профессионального сообщества. Какая тут может быть реформа? Нет ни круглых столов, ни регулярных встреч, ни школы патологоанатомов, как это принято, например, в Москве — там ежегодно проходят круглые столы, а раз в месяц собирается профессиональное сообщество.

У нас этого всего нет. Мы недорабатываем, и поэтому говорить о серьёзной реформе пока рано.